Перемены… (ИСТОЧНИК - РАССКАЗ ИВАНА СОЛНЦЕВА "СКРЫТЫЙ ВЕДОМЫЙ")

- Знаешь, с годами я пришел к одному важному откровению. Хотя мог бы и раньше, но почему-то убедился в этом только несколько лет назад. Так вот, знай, люди вокруг – в большинстве своем слепые, безмозглые идиоты, с массой бессмысленных, болезненных комплексов и хронической подменой понятий, на которых строится их жизнь. Они называют высшим наслаждением галлюцинации от веществ. Они прощают завоевательные войны сильным аферистам против слабых трудяг ради нефти. Они ставят у власти бандитов, кретинов и потаскух и поют гимны во славу лидеров, а потом жалуются на несчастливую судьбу. Они плюют на близких, изменяют женам и мужьям ради эфемерного удовольствия, разрушают свои и чужие жизни и считают это волеизъявлением, а не проявлением убогости и подлости. Они забывают про разум всякий раз, когда приходит время судьбоносных решений, оставляя на всё волю эмоций и инстинктов и при этом – что самое интересное – считают себя разумными существами, видимо, лишь потому, что носят одежду и пользуются мобильниками и планшетами с яблоком. Они проклинают саму сущность человека, загрязняя мир вокруг себя, уничтожая воздух, которым дышат, озон, который их защищает от мучительной смерти, разрушая почву, которая может их кормить. И каждый такой этап разрушения они называют моментом технического прогресса. И каждый ядерный взрыв, тектонический взрыв, выброс отходов в воду и воздух они тоже считают совершенно нормальным волеизъявлением. Люди находятся в состоянии перманентного саморазрушения и разрушения мира вокруг, считая, что их разум – тот самый, которым они едва ли пользуются – позволит им воссоздать всё заново, собрать почву из пластика, собрать атмосферу из воздушных шариков, перекачать всю воду через фильтры, собрать озоновый слой из банановой кожуры, - отец заметил, как Саша улыбнулся при этих словах, даже хотел рассмеяться, но старался выдерживать серьезный вид, вслушиваясь в становившуюся всё более гневной тираду Полкина-старшего, и улыбнулся сам. – Но всё это хрень сущая. Всё рухнет когда-то. Некогда один мудрец изрек: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». И есть в этом доля доброты, но по сути это пожелание загнивания. Всю свою жизнь я наблюдаю за постоянством разрухи здесь, в этой стране. Всю жизнь я был здесь – учился, работал, торговал, любил, катался по стране, и всё это время наблюдал, как страна балансирует на лезвии ножа – это никогда не бывает заметно по соседним парадным, вот что поразительно. Это можно увидеть только оценив сразу множество взглядов на разные места с разных сторон. Но люди – дебилы в большинстве своём, и им достаточно одного взгляда, причем примерно в радиусе своего носа. Они делают выводы в форме «всё хорошо» или «всё плохо», основываясь исключительно на том, что им подсунули пиарщики и маркетологи, но считают себя обозревателями всего мира только потому, что читают новости в интернете, а не просто тупо пялятся в телевизор, как их предки. Они все дальше уходят в саморазрушении, а отдельные личности делают на этом деньги – те, которые позволят им в случае чего обустроить жизнь значительно лучшую, нежели обывателям. Знаешь, я ведь никогда не верил в каких-либо богов – как пелось в одном очень старой, архивной уже, но умной песне – «Ты сам свой персональный Иисус…» Но признаюсь тебе в одной вещи, ты только никому не рассказывай. С тех пор, как ты начал взрослеть, начал переходить из ребенка в сознательную личность, я чуть ли не каждую ночь молюсь, чтоб тебе повезло ощутить в этой жизни перемены. Настоящие, глобальные, которые сделают мир иным, поменяют людей – во что я, правда, верю с трудом, - и которые помогут тебе прожить особенную жизнь, которая была не суждена нам, поколению застоя. Нас обрекли на медленную смерть с рождения – с первой половины века, когда разум мира, едва оправившись от войн и потрясений технического века, попал в ловушку массового гипноза похуже любой геббельсовской пропаганды, а ко времени нашего рождения уже увяз в ней по самые не балуй. Нас в мирное время сделали овцами, не способными к самостоятельному выбору чего-либо. Сделали те, кто и сам-то не способен выбирать, но счастлив создать тенденцию и всю жизнь дрочить на неё. Извини, что так жестко, но ты уже в том возрасте, когда с тобой можно говорить по-мужски. Верно?

- Конечно, - не без гордости ответил Саша и шмыгнул носом. – Пап, а ведь Геббельс жил больше, чем сто лет назад. И был негодяем. Почему его запомнили лучше, чем других пиарщиков?

- Да, хреново нынче преподают историю. Впрочем, это же действительно было давно, есть про что рассказать по новейшей. Но, благо, ещё упоминают про революцию семнадцатого и царей, могли бы вообще выбить это из сознания, заменив путинским раем на земле. Тенденция, Сашка, тенденция – вот что делает людей великими. Если ты рядовой слесарь и живешь так всю жизнь, ты не играешь роли в истории – тебя даже могут заменить роботом, и ещё неизвестно, кого будет содержать дешевле. А вот если ты придумал нечто такое, что сможет поставить на колени миллионы людей, ты станешь живым идолом, хотя говна в тебе может быть в сотни раз больше, чем в слесаре-Васе из соседнего подъезда. И запомнят тебя, как гения. Но вот если ты создашь, допустим, лекарство, которое будет спасать жизни миллионов, то тебя вполне себе могут забыть по причине того, что некая контора купит патент на производство и будет торговать себе, а тебе кукиш с маслом, а в лучшем случае символический гонорарчик. Так случилось с изобретателем одного лекарства в Прибалтике, вроде году так в одиннадцатом. Он римантадин изобрел, средство от гриппа. А умер – не поверишь – от голода.

- Как это? – Саша искренне удивился, только не понял чему больше – то ли самому факту, то ли осведомленности отца в таких нюансах времен, когда его самого не было.

- Да так вот. Пенсии не хватало, миллионеры обещали выдать помощь, да и забыли. Вот так и умер старик, одинокий и голодный. А Геббельс до последних минут жизни в бункере пользовался почетом, уважением и прочими благами, хотя он и его паскуда-начальник инициировали смерть миллионов людей, которые могли бы немало доброго сделать для этого мира. Вот так выглядит справедливость в этом мире. Когда-то существовала такая страна – Ливия. Возможно, вам про нее в школе рассказывали. Так вот, знаешь, как её не стало?

- Не, нам про такое ещё не рассказывали.

- И не расскажут. Так вот, добрые дяди купили внутри страны революционную группировку с целью свергнуть власть. И вооружили как следует, конечно. Зачем? Да жилось в стране чересчур благополучно. И нефти было много-много. И стоила она копейки. Уровень жизни при этом был самым высоким в странах востока, все социальные блага – работай, получай удовольствие от жизни и не поднимай голос на власть, которая в джамахерии – их форма правления – тебе и так всё дала. Лидера страны в итоге убили, понаделали кучу трупов, разгромили экономику и с годами за ненадобностью уничтожили как суверенное государство. Захотели они, видите ли, демократию. Вот у нас демократия – а толку? Впрочем, к этому всему ты только сам сможешь прийти. Главное помни, Сашка – всегда думай, всегда проверяй, никогда не верь на слово тем, кто вставляет тебе в мозги пиар своего вкуса и цвета. Наше поколение они промыли целиком и полностью, но у вашего, может быть, есть шанс. Я молюсь за это. Я молюсь за перемены.

Полкин долго тогда пытался понять, как же должны выглядеть эти перемены. Наверное, это была одна из самых сложных задач для его воображения и мышления. Но он так и не смог себе это представить достаточно отчетливо. С годами стало не до того, да и отец перестал так уж часто и подолгу философствовать. Начал больше записывать и меньше делиться с окружающими. Почему-то только сейчас Полкин понял, что отцу, видимо, было потрясающе одиноко с его мыслями, многие из которых могли стать новаторскими – некоторые его умозаключения прямо-таки поражали остротой и зачастую радовали даже маму, далекую от абстрактного и от эфемерных для неё философских категорий. Ему стало жаль отца, и он пообещал себе, как только все утрясется, обязательно встретиться с отцом и поговорить с ним. Возможно, на это раз он, Полкин-младший, соберется, и выдаст старшему – «Вот, папа, я стал свидетелем таких-то перемен. Все меняется, ты был прав, ты не зря молился».

Вот только это будет враньем. Для него нет перемен, нет вообще ничего с тех пор, как не стало той, кому он был готов посвятить жизнь. И он отчетливо понимал лишь то, что лишения не должны быть односторонними. Месть глупа и наивна, но обмен – жизнь за жизнь – вещь разумная с точки зрения конъюнктуры современного рынка.