Что знаешь ты
Об этом ярком свете,
Которого в пути не встретив,
В стремлениях своих остыв,
И уличая правду в простоте,
Как смеешь ты других винить в ответе,
Если искал ответы в темноте.

Черный и синий,
желтый, зеленый.
Полый с наружи,
полный в нутри.
Грация линий
всему параллельных.
Рация,
пятый  канал и помехи.
Поезд отчалил.
Катер приехал.
Спят кочегары.
Им не до смеха
в сонных котельных.
Уголь горит.
Нолик нательный.
Кубик из ваты.
Спите, ребята,
прячьте анал -
 - в ельнике
бродит медведь.
Он затейник.
Многих из Вас
он имел и канал.  

Сквозь острова недостроеных зданий,
Сквозь мертвые петли гравийных дорог.
Поделись своим воспоминанием,
Оторви и выбрось тусклый клок.
Под тонким одеялом хрупкой памяти
С фонариком последствий и причин,
И там где свет от темноты почти не разичим,
Срываясь в панику
Надрывно закричишь.

Давай взорвем  ненужный паровоз,
а нужный вправим в правильные рельсы.
Ведь завтра, коль не врет дружище Цельсий,
опять ударит сказочный мороз,
снегов и льдин хозяин-господин,
и зло скует  воздушное пространство
и наш, не менее воздушный, шар.
Удар. Удар. Удар. Еще удар.
Колотит с незавидным   постояльцем
и забивает с ним же. Шесть-один.
Потопали потопим теплоход.
Потом и пароход. Еще пипетку?
А, может, выебем слегка соседку?
Или не будем - пусть пока живет.
В пылу гардин, картин, сардин.. 

Дворцы закрыты и ларцы пусты,
зарыты псы, разбиты все корыта.
Венцы лавровые, терновые кусты
истоптаны раздвоенным копытом.

Ольга Васильевна Гмызова родилась в прошлом веке нашего столетия. Когда она родилась, она еще не была Ольгой Васильевной Гмызовой, а была она маленьким комочком, чуть не сказал, шерсти. Она была маленьким безымянным комочком лысого беззубого мяса и костей, естественно, тоже лысых. Папа будущей Ольги Васильевны Василий очень обрадовался появлению дочери на свет и прослезился, скупо и по-мужски. Мама Ольги Васильевны тоже была в восторге от таинства зарождения новой жизни. Когда девонька Ольга Васильевна Гмызова чуть подросла, ее отправили в город Х на заработки, там я ее и встретил, голодную и ободранную, и приютил в своем шикарном особняке на окраине города Х.
 Надо сказать, что все свое состояние я профукал на скачках цен на нефть, газ и горячую воду и жил теперь на то, что сдавал подвал своего особнячка музыкантам из группы 'Мегадед' под хоккейный корт. Вот я и взял Ольгу Васильевну к себе исключительно в меркантильных целях : на заливку льда в перерыве между вторым и третьим периодами. Надо сказать, что химическую заливку между овертаймом и серией буллитов я ни кому не доверял, даже самому себе. Но я как-то без нее обходился. Кто знает - тот помет, а кто не спрятался - я не виноват. Ольга Васильевна росла болезненным ребенком, если не сказать больше - болезнетворным, и на конец выросла. Музыканты группы 'Мегадед', поскрипывая раковинами, пророчили ей великолепное будущее.
- Оля будет ого-го какова! - в один голос говаривали все музыканты, окромя ударника. Тот по обыкновению стучал клюшкой по льду - ждал паса.
Когда Оля еще чуть выросла, я определил ее в школу при ГосКомЦирке. Там у меня имелись старые давние связи по общественной линии. Мой однокашник служил там замзавотделения акробатизма и воздушной гимнастики. Он заприметил Ольгу Васильевну еще на товарищеском матче между командами дочерних предприятий ГКЦ и РПЦ. Оленька стояла со шлангом и как бы игралась с ним, поливая поперемено то каток, то пуская струю куда-то в потолок. Струя приземлялась все- равно на каток, что дюже радовало Ольгу Васильевну, и она разрожалась призывным уже не детским а детско-юношеским смехом. "В СДЮШОР бы ея", - мечтательно подумывал мой однокашник - " Желательно в СДЮШОР номер 6.." Но для начала нужно было пройти суровую школу при ГКЦ. С этой мыслью для Оленьки Васильевны Гмызовой началась новая жизнь, хорошая и разная.

Пей меня, комар,
да не пей один:
друга позови
или даже двух,
позови друзей,
позови подруг,
брата позови,
позови сестру.
Тещу позови,
старую пизду.

- Я к Вам не нанимался в сторожа.
И в дворники я к Вам не нанимался.
Я нанимался к Вам подсолнечник сажать,
косить и выжимать из зерен масло.
Наемник вольный я. Вы мне не госпожа.
Да я.. Да я вообще с другой планеты заслан
чтоб разрушенью мира помешать!

Для этого я должен выжать
все масло, что таит внутри
подсолнух золотисто-рыжий.
Подсолнух колосится.. Выждать!
Скосить его на раз. Два. Три.
Зажать меж щупалец и выжать.

- Умри, уебище, умри! 

мой сердечный сосудистый друг
обитает в зеленой бутылке
я бутылку любовно потру
и мой друг, дружелюбный и пылкий,
так привыкший к сосуда нутру
вдруг покинет сосуд свой домашний
мне рукой запоздало помашет
как всегда после пары литрух

я скорблю и сосуд моей скорби
на осколки и в дребезги, в дрызг
разлетается бьется, недобро
взгяд мой смотрит потерянно вниз
на людей запоздало-усталых
на снующих и ноющих нас
нас так мало у нас осталось
и так мало осталось у нас

Сотворил себе кумира,
трубку с ним курил.
Я курил с ним трубку мира.
Побледнел кумир.
Побледнел кумир и умер.
Лучше бы он пил.
Труп кумира с трубкой мира
в море утопил.
Утопил  их и  потопал
восвояси вброд.
После этого потопа
в рот не лезет брод.
Брод не лезет. Бутер - лезет.
Что за дребедень?
Видно, рот для брода тесен.
Тесен, ясень пень.
Вот он пень, а вот он - ясень.
Вот я с ним дружу.
Люди, птицы, звери, прячьтесь -
- я уже вожу.